Право на восстание: удобная софистика
Когда политологи пытаются обосновать насильственное свержение одного правительства и самопровозглашение другого, они обычно ссылаются на якобы веками освященное «право народа на восстание»
Дескать, это не терроризм и не бандитизм и даже не государственный переворот, а просто некоторые юридически значимые действия, в результате которых одни, «плохие», правители свергаются, а другие, «хорошие», приходят на их место.
Выглядит красиво, особенно в освященной революциями России: «Ты видишь город Петроград в семнадцатом году: бежит матрос, бежит солдат, стреляют на ходу!». Романтика революции, эйфория новой жизни и начала государственной истории с чистого листа, праздник для всех пассионариев и горе для «сторонников кровавого режима»! О таких мелочах, как возможность гражданской войны, хаос в государственном управлении, разгул преступности и прочие формальности, необходимые современному обществу для поддержания порядка хотя бы в минимально допустимых нормах, можно забыть. Гуляй, рванина, убивай полицейских, грабь магазины, запомни этот день на всю жизнь и расскажи внукам — ты свободен! Свободен, как свободен паук, попавший в банку с себе подобными: можешь сам кого-нибудь съесть, но если тебя съедят более шустрые сородичи — уж не взыщи, свобода на дворе, а новая система ценностей пока не создана!
По-английски, кстати, «право на восстание» так и называется — «право на революцию». Но все юристы знают, что любому праву должна коррелировать обязанность, в противном случае это право отсутствует. Получается, что праву «народа» на революцию должна соответствовать обязанность свергаемого режима… не сопротивляться тем, кто их свергает — с соответствующей санкцией за неисполнение данной обязанности. В революционных условиях санкция, как правило, одна, и выражается она или в отрубании головы, или в ином нахождении в не совсем живом состоянии. Так оно и происходило всю историю человечества, и единицы оставшихся в живых после вышеуказанной процедуры правителей служат этому явным подтверждением.
Впервые теоретическое обоснование права на свержение правителя появилось в древнем Китае более двух с половиной тысяч лет тому назад, в период династии Чжанго. Считалось, что действия человека направляло и регулировало Тянь — «небо», высшая божественная сила, от которой зависело благополучие человека, семьи, общества и правившей в государстве династии правителей. Для этого правителю необходимо было соблюдать гуманное отношение к людям и правила благопристойного поведения. Мудрый правитель, следуя этим принципам, добивается естественности, не пытается вмешиваться в ход событий и тем самым достигает совершенства. Если же его свергают — значит, не такого уж совершенства он и достиг. Впрочем, всякого правителя, который перестает вмешиваться в ход событий, рано или поздно ждет судьба династии Чжанго.
Исламская традиция, предписывая повиноваться правителю, вместе с тем говорит о том, что не может быть послушания в грехе: если тот идет против Аллаха, то ему подчиняться нельзя, а надо его свергнуть. Но — опять же — для того, чтобы поставить на его место правителя правильного. Типичный пример — революция в Иране, которая из светского государства превратила его в страну, где строго соблюдаются положения Корана.
В средневековой Европе документом, впервые разрешившим дворянам «притеснять» короля в случае нарушения их прав, является Magna carta libertatum — знаменитая Великая хартия вольностей, не от хорошей жизни подписанная королем Иоанном Безземельным в 1215 году, но и поныне являющаяся архаичным, но неотъемлемым источником английского конституционного права.
Замечательные исследования этого права можно найти в работах, описывающих и анализирующих события Великой Французской революции, Американской революции, Великой Октябрьской социалистической революции в России. Суть его очень простая: если, нельзя, но очень хочется, то можно, особенно если повод какой-нибудь знаменательный. Самые, пожалуй, интересные исследования отечественных революционеров по теме — работы Ленина «Государство и революция» и Троцкого «Терроризм и коммунизм». Так или иначе, концепция «права на восстание» нашла свое место во всех обществоведческих теориях — от коммунистической до либертарианской, просто те ценности, которые являются сильнее, чем сложившийся правопорядок, в каждом случае свои. Например, если коммунисты борются за средства производства и распределение их результатов поровну между всеми, то либертарианцы — за распределение средств производства и их результатов исключительно между их собственниками. И те и другие для этого не гнушаются никакими средствами — недаром в античности это дело гордо именовалось правом на цареубийство.
Если выявить в сложившихся гипотезах о праве на восстание общее зерно, а также вспомнить отечественную историю двадцатого века, можно предположить следующее. То, что кто-то реализовывал «право на революцию», а не просто занимался насильственным свержением конституционного строя в отдельно взятой стране, можно понять исключительно со слов самого свергающего, причем — уже по результатам свершившегося свержения. Получилось — революционер, принимай новые верительные грамоты от послов, не получилось — будь любезен получить все меры государственного принуждения по отношению к собственному бренному телу. Этим революция отличается от интервенции, в которой источник свержения строя является внешним по отношению к тому или иному обществу.
Например, если Октябрьская революция 1917 года была действительно революцией, то последовавшая за ней интервенция 14 государств с целью что-нибудь оттяпать от ослабленной внутренними распрями России революцией считаться не может, максимум — оккупацией, что бы при этом ни говорили наши заокеанские товарищи, поставившие Колчака «верховным правителем России».
В современной теории «право на восстание» провозглашено как во Всемирной декларации прав человека, так и в конституциях некоторых европейских государств. Вкратце его можно охарактеризовать как право человека на поддержание естественных прав в неизменном виде, даже путем применения насилия к законно избранным властям. При этом остальные элементы правовой нормы, кроме гипотезы, не прописаны: все решается международным сообществом в каждом конкретном случае исходя из конкретных обстоятельств, применяемых ко всем участникам конфликта, а потому универсальных рецептов быть не может. То есть это такое же резиновое «право», как и право на самоопределение народов: кому разрешат — может самоопределяться, кому нет — тот сепаратист. Причем по сложившейся практике почему-то решают строго определенные государства, поддержкой которых в первую очередь и стремятся заручиться отдельно взятые «революционеры», дабы их назвали «повстанцами», а не бандитами.
О правах граждан при этом если и думают, то только на словах: после госпереворотов последних десятилетий только единицы могут похвастаться улучшением уровня жизни населения. Не верите — проедьтесь до Центрального рынка Калининграда и спросите у работающих там граждан Киргизии, каково им было за пять лет пережить две «демократические» революции подряд, по результатам которых один бывший президент отсиживается в Москве, а другой — в Минске, и это еще хороший для них результат!
Для «перехода» законодательства при госпереворотах существует значительная система методик и концепций, являющихся правильным ответом на вопрос о том, как оформить что-нибудь незаконное, но легитимное, ведь все предыдущее, как правило, становится тесным для «революционеров» — они его стараются отменить в как можно более упрощенном порядке, ведь это они могли призывать к соблюдению демократических процедур, им же самим законы не писаны: они их не читают, они сами законодательствуют, сейчас модно законодательствовать «от имени народа». Иногда решения принимаются именем божества, но в любом случае решают именно те, кто прорвался к власти.
Теперь, по логике исторических событий, надо сказать несколько слов про ситуацию на Украине. То, что там под видом «борьбы за свободу» просто захватывают власть — это очевидно. Причем явно силовым путем, с человеческими жертвами и захватом арсеналов. В чьих интересах это делается — тоже ясно, судя по реакции тех или иных министров иностранных дел, но явно, что не в интересах «народа Украины». А вот то, является это интервенцией или попыткой революции — вопрос дискуссионный, и ответ на него может быть дан исходя из характеристик финансирования участников конфликта и тех целей, которые они заявляют. Главное лишь то, что никто не называет окончательную цель «революционеров», поскольку захватывать власть вроде как неприлично, а убивать во имя жизни — это какие-то взаимоисключающие параграфы. Но ничего — потом нам расскажут, революции всегда ценны своими теоретиками, которые приходят и говорят, что же именно произошло и почему именно это и подпадает под обязанность власть имущих не сопротивляться, когда их сажают на цепь и глумятся над их семьями. Главное — хотя бы иногда думать о том, что, помимо тысяч «революционеров», на Украине есть десятки миллионов простых людей, которым абсолютно плевать, кто сидит в доме на Банковской, и которые просто хотят спокойно жить.