День народного единства против поляков?
Уроки новейшей истории России — глазами юриста
На церемонии вручения государственных наград в Кремле 29 октября президент Владимир Путин оговорился, назвав 4 ноября не Днем народного единства, а Днем национального единства. Нашим польским товарищам тонкостей перевода не понять: в польском языке оба слова обозначаются одним прилагательным narodowy. А вот в русском разница значительна, даже более чем значительна: как минимум, предполагается наличие некоей «нации», годовщину единства которой предлагается праздновать. Ведь многие люди и воспринимают 4 ноября как праздник «русских» в противовес всем остальным народам страны — даже «русские марши» собираются организовывать, почему-то под черно-желто-белыми флагами, которые в Российской империи в XIX веке использовались как гербовые государственные в отличие от бело-сине-красных национальных.
Про нации и про их отличие от народов можно говорить практически до бесконечности, как и о любой схоластике. Конституция России употребляет выражение «многонациональный народ Российской Федерации», в том же значении использует термин «народ» и Конституция Украины, определяя его как граждан страны всех национальностей. Сталин, например, вполне в марксистском духе своего времени определял нацию по признакам единства населения, языка и территории, при этом также вполне по-восточному кровопролитным образом переселяя народы с исторически сложившейся территории на безлюдные пространства. Для желающих изучить вопрос подробнее советую работу Эрика Хобсбауна «Нации и национализм после 1780 года» (она есть в интернете), если в двух словах — вопрос не такой простой, как кажется.
Из националистов я лично знаю только калининградских: вполне милые ребята, если не разговаривать с ними об истории и теории их вопроса. Такого наговорят, что подготовленный слушатель поймет, что их лучше собирать в специально отведенном месте и отдельно от подрастающего поколения: и про «веды», написанные якобы 5 тыс. лет назад на русском языке, загнут, и про разномастных «пруссов как русов с буквой п вначале» расскажут, и еще что-нибудь в таком же духе, чуть ли не до икон Сталина с нимбом на голове дело дойдет. Но они точно знают, что такое русская нация, — это они сами, им же и определять, кто русский, а кто нет. Главное — не требовать у этих товарищей свидетельств о рождении, чтобы их самих не разочаровывать, а также не говорить, что современный русский литературный язык сложился только на рубеже XVIII—XIX веков — пусть себе верят, что пещерные люди разговаривали языком Пушкина и Достоевского, пока никого убивать не начали по этому признаку. Порой проще признать суеверия, чем с ними бороться.
Проблема актуальна не только для России. В современной Беларуси существуют две историографические школы, называющие друг друга в духе современной «толерантной» риторики лженаучными: официальная ведет становление современной белорусской государственности от порабощенных Речью Посполитой белорусских городов и сел, Минской губернии и Белорусской ССР, неофициальная считает, что подлинной Беларусью было Великое княжество Литовское — как союз многих народов. При этом ссылаются на написанный на западнорусском языке (современного белорусского тогда еще не существовало) Статут Великого княжества Литовского 1588 года. Вторых от первых на митингах отличить очень просто: они используют литовский герб «Погоня» и специфический флаг — польский с добавленной снизу белой полосой. Впрочем, еще лет через сорок со ссылкой на написанные на белорусском языке приказы гитлеровского командования, хранящиеся в музее Великой Отечественной войны, какие-нибудь новые «историки» будут ссылаться на единство белорусов и нацистов по «очищению белой расы от примесей». При этом и те и другие зачастую забывают, что до массовой резни Великой Отечественной в Белорусской ССР было четыре государственных языка: русский, белорусский, литовский и идиш, притом местами существовали весьма специфические формы орфографии вроде белорусского языка, написанного арабской вязью (его использовали проживавшие в республике татары), или литовского, написанного еврейскими буквами.
Владимир Даль в XIX веке выделял в русском языке до 14 диалектов. Сейчас, благодаря единству информационного пространства страны, все мы говорим примерно на одном языке, по психологии своей считая, что именно он и существовал все время (хотя, например, даже слово «заслуженный» еще 50 лет назад писалось и произносилось с буквой «ё» — «заслужённый артист республики»), что, несомненно, мифологизирует всех сегодняшних носителей русского языка от рождения как принадлежащих к всегда существовавшей «русской нации». Этому способствуют и замечательно подготавливаемый господином Мединским единый сборник мифов (прошу прощения — учебник истории), и предлагаемые разномастными депутатами единые учебники литературы и обществоведения. Впрочем, мы не одиноки: если бы средневековый арабский мыслитель Аль-Фараби почитал некоторые исследования наших соседей, он очень удивился бы тому, что в некоторых источниках объявлен казахом.
Естественно, что поляки в 1612 году и поляки сейчас — это тоже две большие разницы. И государство было другим, и форма правления, и сам польский язык, да и расслоение общества выглядело весьма интересно: польское шляхетство составляло гораздо больший процент населения, чем русское дворянство. К тому же шляхетству с дворянством было проще договориться: известно, что «бояре и дети боярские» перешли на сторону интервентов, что для позднего средневековья не было дикостью или новостью. Как это ни странно, если бы королевич Владислав вместе с Семибоярщиной не улыбались в сторону католичества, то и особо специфического конфликта и не было бы: мало ли кто сидит на московском троне, кто сидит — тот и помазанник Божий. А так начали бунтовать иные народы России: мордва, чуваши, черемисы. Но подробнее — в соответствующем труде Сергея Платонова о смутном времени.
Да и ополчение не было столь уж огромным, как представляется нам с оглядкой на народное ополчение 1941 года в Москве и Ленинграде: его численность в разное время была от 3 до 10 тыс. человек, причем — пошедших не по «зову сердца», а, как и во всяком средневековом обществе, за деньги: никто не получал меньше 30 рублей жалования в год. Остальное же население страны как было подданным, так и осталось, его конфликты правящей верхушки касались мало, лишь бы грабили поменьше. А какой король или царь будет сверху — практически никого не заботило.
Так что праздновать-то будем? День народного единства, как и записано в Трудовом кодексе. Почему 4 ноября — всем понятно, но никто из чиновников вслух не говорит, потому что до революции в этот день праздновали один из религиозных праздников в честь одной из икон Богоматери. Ведь конкретно 4 ноября 1612 года не произошло практически ничего: Китай-город был взят 1 ноября по современному стилю, а Кремль — 5-го. При этом на заднем плане подразумевается: 4 ноября — это «день победы русских над поляками», что дает простор для разнообразных фантазий как российским, так и польским националистам, за последние 20 лет резко ставшим потенциальными противниками. То есть мы имеем дело с иллюстрацией старой доброй поговорки: «Паны дерутся — у холопов чубы трещат», только теперь холопы еще должны отмечать очередную победу панов друг над другом, да еще и в другой день, радостно виляя хвостами и размахивая флагами.
Впрочем, пропаганда не терпит пустоты: потихоньку-полегоньку, но и у этого праздника появляются свои символы, ритуалы, сакральные места. Понятно, что из известных героев тех событий на федеральном уровне будут упоминаться Кузьма Минин, Дмитрий Пожарский, обязательно — Иван Сусанин. Из «святых» мест — Москва и Нижний Новгород, уже отмеченные памятниками Минину и Пожарскому (в Нижнем этот памятник — хоть работы Церетели, но точная копия московского — появился совсем недавно), из произведений массового искусства — поставленная без малого два века назад опера Михаила Глинки под названием «Жизнь за царя», при Сталине перелицованная в «Ивана Сусанина», а ныне вернувшая свое прежнее имя, а также снятый в прошлом году во вполне лубочном стиле фильм «1612», из пропаганды — отдельные занятия в школах и воинских частях по разосланным планам-конспектам. А национальные республики и регионы России предоставят своих местных героев событий тех лет. Например, мне на выставке в «Манеже» в Москве довелось увидеть проект памятника скульптора из Чувашии Петра Пупина под названием «В ополчение. Буртас с соратниками Мининым и Пожарским». Денег на памятник пока не нашли, но это вопрос времени и политической воли. И лет через десять и этот праздник при всей своей искусственности будет считаться исконно народным — научились же мы от всей души праздновать Восьмое марта и День солидарности трудящихся! А пока он не врос в мозг народа, его можно и обсудить, и покритиковать. Хотя… как забыли 7 ноября, так могут забыть и этот праздник, если отменят выходной: кто сейчас вспомнит, какого числа в РСФСР был выходной в честь годовщины Парижской коммуны? Если день рождения комсомола худо-бедно празднуют бывшие комсомольцы, то «двунадесятые» коммунистические праздники забыты начисто и бесповоротно — вместе с десятками книг о том, как именно их правильно праздновать и почему именно этот праздник является незабываемым днем для всего советского народа.
«А как же патриотизм? — спросите меня вы. — Неужели не может быть у народа объединяющих дат?». Может, только эти даты должны быть существенными вехами в развитии именно что народа, а не государственного аппарата. Только тогда они будут неотъемлемой частью не только государственной идеологии, но и исторической народной памяти, подобно тому как в современной Беларуси такой датой стало 3 июля — день освобождения Минска от немецко-фашистских захватчиков, ныне и отмечающийся в качестве Дня независимости. Не может быть праздник иконы, пусть и весьма почитаемой, днем единства всего народа. Это низводит народ с уровня самостоятельного субъекта собственной воли до простого исполнителя воли одного из божеств. Божества весьма коварны, а от их имени всегда хвалят только победителей.