Притаившееся сражение
Затянувшееся эхо войны: мины вчера и архитектурные красоты сегодня
Есть в Калининграде одно интересное место: угол улиц профессора Баранова и Пролетарской, там, где декоративная стенка от башни «Врангель» подходит практически к тротуару. В краснокирпичную кладку вделана белая плита с полустертой, еле различимой надписью: «Немцы! Помните свои колонии!». Привет из 1918 года — тогда, в результате поражения в Первой мировой войне, рейх потерял все свои заокеанские владения, а вместе с ними и статус великой державы, как его понимали в начале прошлого века. Это оказалось мощным ударом по национальной гордости — и были в Германии силы, не желающие смиряться с действительностью. Вот и появилась такая монументальная агитка в стиле раннего Геббельса.
Парадокс: прошло 92 года, в Калининграде нет уже никаких немцев, колоний лишилась не только Германия, но и все прочие страны, у кого они были, а отчаянный призыв остался. Только вряд ли многие из поколения нынешних молодых знают, о чем умоляют их почти неразличимые угловатые готические буквы.
Интересно, а что из наших уличных надписей останется через сто лет? Лично я предлагаю увековечить в камне одно объявление, увиденное мною в ночь с 2007-го на 2008-й: «Спонсор Нового года — компания “Лукойл”». Думаю, где-нибудь через век потомки защитят не одну диссертацию, пытаясь объяснить, как человечество всего за 100 лет ухитрилось утратить заветное умение за скромную плату управлять временами года.Бывший и будущий центр города
Шутки шутками, а тема эха войны, даже войн, в Калининграде актуальна, как мало где в России. И у множества горожан где-нибудь в уголке памяти хранится не один эпизод внезапного столкновения с давно прошедшим — но не ушедшим совсем, а только притаившимся до поры.
Сейчас в это трудно поверить, но лет 40 назад на месте микрорайона между Нижним озером и Ленинским проспектом, от Шевченко до Черняховского, был чисто марсианский пейзаж: бесконечные бурые холмы, поросшие чахлой, даже по виду сорной растительностью. Когда-то, до весны 45-го, эти холмы были домами…
Единственное, что оживляло сей убогий пейзаж, — дом правительства Восточной Пруссии, изрядное здание, облицованное цветным изразцовым кирпичом и украшенное множеством статуй. Некоторое представление об этом сооружении дает оставшаяся от него пристройка — теперь учреждение юстиции на улице Соммера. По странной прихоти бога войны дом практически не пострадал и стоял как памятник непонятно чему. Окрестные пацаны называли заброшенное здание «Отчим домом» и любили играть в войну в его просторных пустых коридорах.
И еще одна участница того эпизода — улица (нынешняя Пролетарская), узкая, мощенная булыжником, с ведущими в никуда рельсами посередине. Она змеилась между холмов от развалин теперешней улицы Черняховского до руин Королевского замка. По ней редко ездили машины, и еще реже ходили пешеходы: человек чувствовал себя неуютно среди безмолвных возвышенностей, от которых и двадцать лет спустя остро тянуло огнем, горем, болью и смертью.
Мы сидели на своем любимом месте — на крыше «Отчего дома». И место это было замечательным: огромная ровная поверхность, поросшая теплым пушистым мхом и тоненькими кружевными березками. О чем говорили — не суть, тем более что вскоре снизу долетел удивительно четкий перестук каблучков. В неподвижном воздухе летнего полдня звуки долетали до четвертого этажа так, словно кто-то двигался у нас над головой. Мы свесились вниз: под нами по идеально пустой улице, прямо посередине, шла очень красивая девушка в легком белом платье.
Полдень, вторая половина XX века
Честно говоря, никто из нас не видел ее лица — с высоты птичьего полета трудно разглядеть детали. Но ее плавная походка и тот контраст, который возникал между этой девушкой и окружающим ее безобразием, сомнений не оставлял: она была редкостной красоты! Возможно, так решили не только мы…
Неожиданно из подвала «Отчего дома», словно чертик из коробки, выскочил мужчина в слегка военной форме (в ней тогда ходило полгорода), в кепке и сапогах. Он в два прыжка догнал девушку, схватил ее за руку и стал тащить в подвал. О чем они говорили, разобрать было невозможно, но пощечину мы и увидели, и услышали: девушка вывернулась из рук нападавшего, крутанулась на одной ноге и хлестко, с разворота, врезала ему по лицу. Мужчина выругался и бросился обратно в подвал, а девушка двинулась дальше, по-моему, даже не ускорив ход. Но ушла недалеко…
Нападавший снова появился на улице, но уже с приличной минометной миной. Он раскрутил ее, что-то выкрикнул и метнул вверх. Каплевидный снаряд по крутой параболе долетел приблизительно до третьего этажа, на долю секунды завис в верхней точке, медленно перевернулся взрывателем вниз и ринулся к земле, прямо девушке под ноги.
Конечно, в реальности все заняло считанные секунды. Но нас, детей полуразрушенного еще Калининграда, не надо было учить, что и как взрывается: оружие имелось у всех, а снаряды, мины и гранаты не один год заменяли нам новогодние хлопушки и фейерверки. И потом — многие в городе своими глазами видели, как крепкие еще, казалось бы, развалины зданий за минуту рушились даже от небольшого взрывчика, устроенного пацанами где-нибудь поблизости.
Конечно, мы залегли, и осколки нам не угрожали. Но гарантии, что «Отчий дом» не развалится, погребая нас всех под обломками, дать не мог никто — а потому время замедлилось и зрение обострилось до предела: не мне одному показалось:среди стабилизаторов мины, расположенных на ее вытянутом хвосте, два погнуты. Мелочь, казалось бы, но ведь заметили же!
Застыв на месте и не дыша, мы следили за снарядом, считая микросекунды до удара взрывателя о булыжник. Острый щелчок, сноп искр и… ничего! Мина не взорвалась, она проскочила мимо ноги девушки и покатилась по улице, грохоча, как пустая кастрюля. А мы еще долго лежали без сил, наблюдая, как все тот же мужик не особо спеша догнал свою мину, посмотрел вслед наконец-то побежавшей девушке, словно раздумывая, не повторить ли бросок, и снова унес свое оружие все в тот же подвал.
У этой истории нет морали — так, эпизод под заголовком «Эхо войны». Но зато есть осознание Калининграда как города, чья архитектура — следствие скорее острой необходимости, чем предмет искусства. Это особенно четко понимаешь среди зодческого убожества того самого микрорайона, где когда-то громоздились заросшие холмы развалок и змеилась булыжная дорога из ниоткуда в никуда.