Зазеркалье

Это было лет тридцать назад. Тогда я, молодой и, как говорится, широко известный в узких кругах поэт и еще более юный прозаик, работал во Дворце культуры «Буммаш», что в поселке Космодемьянского. И как-то вечером ко мне пришел лесник.

Это был весьма достойный представитель своей профессии: еще молодой, но уже заросший буйной бородой, плавно сливающейся с шевелюрой, в армейском ватнике, импортных портках и отечественных сапогах. Особую профессиональную живописность его наряду придавали прицепившиеся в разных местах травинки, веточки и хвоя — создавалось впечатление, что человек начал маскироваться под лешего, но почему-то перестал.

— Вы поэт? — спросил он прямо с порога.

— Возможно, — скромно ответил я.

— Тогда стихи! — перешел к делу лесной гость и загромыхал. Не скажу, что это была высокая поэзия, но напора и страсти хватало. Особенно запомнился мне рефрен первого же стихотворения с таким актуальным (по нынешним временам) названием — «Коррупция»: «Коррупция, коррупция, страны моей ненаглядной любимая стерва!» Весьма смелое заявление по тем временам — ибо коррупции, как и проституции, в СССР не значилось.

Прошло одно историческое мгновение, каких-нибудь тридцать лет, и об этом явлении заговорили все, вплоть до президента. Точнее — начиная с президента: кто-то же должен быть дать команду заговорить!

Социально недалекие и социально близкие

Когда известный историк XIX века на вопрос, что делается в России, отвечал: «Воруют», он имел в виду вовсе не карманников и домушников, а власть (тогда в России многие еще говорили по-русски и называли вещи своими именами). Изящное слово «коррупция» вошло в обиход несколько позже, когда кто-то в Кремле решил, что члену ума, чести и совести вором быть не положено: партия, мол, не ошибается.

Это оказалось не просто заменой одного слова другим — заменились сами понятия и, что еще хуже, людское отношение к ним. Когда страна с восторгом приняла слова Глеба Жеглова: «Вор должен сидеть в тюрьме», то вовсе не потому, что их произнес блистательный артист Высоцкий, а потому, что они соответствовали и русскому, и христианскому пониманию проблемы: не твое — не трожь.

Иное дело — коррупционер. Где он должен сидеть и должен ли — бог весть, но в заповедях о том не сказано. Воровать — плохо, а вот коррумпировать?.. коррумпционировать?.. Тьфу, даже слова такого нет! Значит, и действия тоже. Человек познает мир в словах — и кто-то очень точно сделал на это ставку. Целый пласт общественных явлений, связанных с разложением структур власти, с помощью всего одного термина был выведен если не  из-под закона, то из активного общественного осуждения и начал резвиться на просторе.

Впрочем, не все так просто. Был и еще один исторический момент, вызванный к жизни чисто конъюктурными, ежесекундными соображениями, но в итоге наложивший свой мрачный отпечаток на многие десятилетия нашей жизни —  именно его последствия мы пытаемся расхлебать сейчас (и еще долго будем пытаться...).

Все началось тогда, когда лагеря для заключенных, покрывшие СССР, как вши — тифозного больного, начали переполняться политическим контингентом. Это была весьма опасная ситуация: концентрация огромного количества людей, обладающих немалым опытом войны, подполья, политической борьбы,  десятков тысяч инженеров и ученых, лучших идеологов страны. Найдись у этой потенциальной армии организующее начало и руководящая идея  — что бы смогло  противопоставить такой силе рабоче-крестьянское государство?

Вот тогда и сработал принцип «Разделяй и властвуй», великолепно отработанный еще Великобританией: с его помощью она двести лет очень неплохо управлялась со своими многочисленными колониями.

В Советском Союзе упомянутый принцип применили грубо и примитивно,  демонстративно дав льготы и привилегии одному социальному слою за счет другого. Применительно к лагерям: их население делилось на две части — урки и враги народа. Члены меньшей, но зато сплоченной и жестокой группы, уголовники, были объявлены социально близкими, получили поблажки и тем самым были противопоставлены разношерстной массе политических. С этого момента у руководства ГУЛАГа перестала болеть голова: блатной мир добровольно взял на себя функцию помощника лагерной охраны. Тактически, с точки зрения сиюминутных интересов кремлевской верхушки, это было разумно, но какой вред для страны воспоследует в ближайшем будущем — кто об этом тогда думал?

Заповеди божьи при блатной роже

Задумайтесь, господа читатели, вот о чем: социология и статистика утверждают, что около 30 процентов граждан любого общества не могут жить по его законам. Иными словами, преступность есть везде, в любом государстве,  независимо от системы и уровня жизни людей. Но в любой стране мира (во всяком случае  — христианской) преступник всегда располагается на дне общества, как бы богат и влиятелен он ни был! И только в России (да еще, может быть, на Сицилии) существует такое понятие, как «воровской авторитет». По христианским понятиям, вор не может, не должен быть авторитетом  — только изгоем, которого никогда не позовут в приличное общество!

И это, увы, не игра в слова: у нас самое большое количество правоохранителей на душу населения, но они ничего не могут добиться в обществе, где «Караул, милиция!» кричат только в минуту смертельной опасности, а все остальное время считают, что добровольно сотрудничать с органами правопорядка — западло. Никому не надо переводить это слово? Вот видите! Все, как у социально близких, которым стараниями безответственной пропаганды придан ореол сентиментальной романтики.

Странно, что кого-то удивляло, когда в начале 90-х большинство мальчиков старших классов мечтали пойти в бандиты: они с детства слышали «Таганку» и «Мурку» в прекрасном профессиональном исполнении и ходили в кино, где обаятельные юные бандиты постоянно натыкались на тупых и жадных ментов. И это слово переводить не надо?

Как-то, когда мои студенты из Международного университета заговорили о позорной неспособности государства справиться с преступностью, я предложил поднять руки тем, у кого есть родственники или знакомые, нарушающие закон: не платящие налоги, например, браконьерствующие, рукоприкладствующие в семье. Оказалось, у всех! И тогда я спросил: кто из ратующих за жесткую борьбу с преступностью сообщил об известных им фактах куда следует? Никто! С тех пор подобных дискуссий у моих студентов не возникало.

В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань…Общество пытается жить по божьим заповедям, а не по блатным законам — но получается плохо. И борьба с коррупцией вязнет именно потому, что все профессиональные сообщества повязаны чисто блатным принципом: «Малина урок не выдает», который теперь изящно называется «корпоративной солидарностью». Судьи нарушат любой закон, но отстоят своего продажного коллегу, милиция будет насмерть биться за своего оборотня в погонах, а журналисты, только что гневно осуждавшие общественное зло и отважно сражавшиеся за закон и порядок, отползают в угол и прикидываются ветошью, как только речь заходит о гнили в их сообществе. И наплевать им на то, что будет думать читатель об их искренности и профессиональной порядочности! Советская малина врагу сказала: «Нет!», как пелось в одной популярной песне моего детства.

И только президент наивно мечтает, что общество вдруг станет нетерпимо к преступности…